ЭХО КУЛИКОВСКОЙ БИТВЫ
Л.Н. Гумилёв
Опубликовано // Огонек, 1980, No 36, стр. 16-17.
Шестьсот лет тому назад, 8 сентября 1380 года, рать Дмитрия Ивановича, великого князя Московского и Владимирского, столкнулась на берегу реки Непрядвы с войском темника Мамая и одержала полную победу, после чего начался подъем государственности и культуры Великороссии. Это всем известно. Но кто, с кем и из-за чего воевал? И почему одна битва стала началом столь грандиозного процесса? И что ей предшествовало?
Мы начнем рассказ о Куликовской битве с начала XIII века. В 1200 году Русская земля была страной изобильной, культурной и не угрожаемой ниоткуда. Византия, унаследовавшая от воинственных императоров династии Комнинов богатство и блеск образованности, дружила с единоверной Русью, не посягала на ее границы. На Западе росла мощь рыцарства и купеческой Ганзы, но барьер из литовцев, леттов, ливов и эстов предохранял русские княжества от агрессии немецкой и датской. Половцы, разгромленные Владимиром Мономахом, искали дружбы русских князей, крестились в православную веру целыми родами и отражали набеги сельджуков, представителей "мусульманского мира", в это время раздробленного на многочисленные султанаты.
Казалось, что благоденствие "украсно-украшенной" Русской земли будет продолжаться вечно, но эти слова извлечены из сочинения XIII века, называющегося "Слово о погибели Русской земли". Автор этого трактата знал, что описывает он "золотую осень".
Хотя летопись "Повесть временных лет" начинает русскую историю с 859 года, но подлинная история - история славяноруссов (полян и россомонов) - известна уже в IV веке, а фактически процесс славянского этногенеза начался во II веке. В XIII веке сила инерции первоначального взрыва этногенеза была на излете, что и отметил другой древнерусский автор в "Слове о полку Игореве", описывая княжеские усобицы. Усобицы - это феодальные войны. Они велись повсюду: между баронами - во Франции и между эмирами - в Сирии, в Индостане - между раджапутами (князьями) и в Германии - между герцогами Священной Римской империи, в Японии - между знатными родами Минамото и Тайра и в Англии - между королями и принцами крови. Хотя везде они имели разное значение для страны и народа, но только на Руси XIII века они повели к трагическому исходу.
Этногенез отличается от социального развития тем, что этот процесс прерывист и строго локализован в каждом отдельном случае. Однако все этногенезы похожи Друг на друга тем, что они проходят одни и те же фазы: консолидации системы, "энергетического перегрева", надлома и инерционную фазу, при которой происходит накопление материальных и духовныхблаг при снижении мужества, инициативности и жертвенности как норм поведения для подавляющего большинства популяции. Этот упадок часто сменяется новым взрывом энергии, страсти, творчества и даже безрассудства, ведущего к гибели людей, но одновременно и кпобеде их идеалов, и к процветанию государств, создаваемых их подвигами.
Именно такой взрыв испытали в XII веке монголы и маньчжуры-чжурчжэни, и он был подобен тем, какие привели в движение арабов в VII веке, французов, немцев и скандинавов в IX веке, а до них славян и готов во II веке, двинув эти только что сложившиеся этносы либо на окраину Европы - в Испанию, либо со склонов Карпат в Восточную Европу, от лазоревых волн Адриатики до седых валов Балтики.
В XII веке две группы разрозненных племен сплотились в два могучих этноса, схватившихся насмерть друг с другом. Сначала торжествовали чжурчжэни, затем военное счастье улыбнулось монголам.
В 1237-1241 годах Батый огнем прошел через Россию, после чего его войска отошли в прикаспийские степи. Точно так же, как через Русь, ордынцы прошли через Польшу и Венгрию, одержали победы при Лигнице и Шайо, но затем отошли на левый берег Волги, где им не угрожали контрудары побежденных, но не покоренных народов.
До 1260 года они везде одерживали победы, а к 1279 году закончили завоевание Южного Китая.
Как это могло произойти? Очевидно, в успехах кочевников "повинны" не только победители, но и побежденные.
Но и в Монгольском улусе было очень неблагополучно. Для проведения западного похода Батый получил, кроме 4000 воинов собственных, войска трех своих дядей: верховного хана Угэдэя, "хранителя ясы" (нечто вроде обер-прокурора) Джагадая и правителя собственно монгольских земель Тулуя, младшего сына Чингиса. Сын Угэдэя, Гуюк, и сын Джагатая, Бури, во время похода поссорились с Батыем так, что ему пришлось выслать их на родину, где отцы подвергли их опале. Но после смерти Угэдэя в 1241 году Гуюк оказался претендентом на престол, что грозило Батыю смертью, так как войска Гуюка и Бури ушли домой и у него осталось всего 4000 воинов.
По монгольскому праву хан - должность выборная. Выбирали по установившейся традиции царевичей Чингисидов, но решающее слово произносило войско, собиравшееся для этой цели на курултай. А пока хан не выбран, никто не имел права что-либо решать. Выборы Гуюка затянулись до 1246 года, и это спасло жизнь Батыю. Предыдущие пять лет Батый употребил на то, чтобы подружиться с русскими князьями, в руках которых были денежные и людские резервы. То же самое стремился сделать Гуюк, и великий князь Ярослав Всеволодович, от позиции которого зависела судьба монгольской империи, стал выбирать себе подходящего хана в союзники. Сначала его симпатии склонились на сторону Гуюка, но во время переговоров в ставке будущего великого хана один из бояр свиты русского князя по личной злобе оговорил Ярослава. Доверчивая сибирячка, ханша Туракина, мать Гуюка, отравила Ярослава. Это оттолкнуло сыновей погибшего, которые договорились с Батыем, после чего последний внезапно обрел силу, позволившую ему открыто выступить против Гуюка. В 1248 году Гуюк умер при невыясненных обстоятельствах, а Батый в 1251 году посадил на престол своего друга и сподвижника Мункэ, оставив за собой должность главы ханского народа. Сторонники Гуюка и Бури были казнены.
Казалось бы, русским князьям не было смысла спасать своего поработителя Батыя. Так зачем же они это сделали? Разгадку этого странного поведения мы найдем не в летописях и житиях, а в анализе международного положения Руси XIII века, а также стран, сопредельных с Русью, при учете широкой исторической перспективы.
За двести лет до описываемых событий Западная Европа только начинала свой экономический и культурный подъем. В XI веке европейское рыцарство и буржуазия под знаменем римской церкви начали первую колониальную экспансию - крестовые походы. Она окончилась неудачей. Сельджуки и курды выгнали крестоносцев из Иерусалима и блокировали их города на побережье Средиземного моря. Тогда крестоносцы стали искать добычу полегче. В 1204 году они захватили Константинополь, объявив греков такими еретиками, "что самого бога тошнит". Одновременно они начали продвижение в Прибалтике, основали Ригу и подчинили себе пруссов, леттов, ливов и эстов. На очереди был Новгород. Александр Невский двумя победами остановил натиск шведов и крестоносцев, но ведь Прибалтика была страшна не сама по себе. Она являлась плацдармом для всего европейского рыцарства и богатого Ганзейского союза северонемецких городов. Силы агрессоров были неисчерпаемы, тем более что искусной дипломатией они привлекли на свою сторону литовского князя Миндовга и натравили литовцев на Русь.
Конечно, на Руси было много храбрых людей, богатых городов, обильных угодий, но удельная дезорганизация препятствовала консолидации сил, и город за городом становился жертвой врага: Юрьев, Полоцк. А ведь это были форпосты Руси!
И тут в положении, казавшемся безнадежным, проявился страстный до жертвенности гений Александра Невского. За помощь, оказанную Батыю, он потребовал и получил помощь против немцев и германофилов, в числе которых оказался его брат Андрей, князь Владимирский, сын убитого ордынцами Ярослава. В 1252 году Андрей был изгнан с родины татарскими войсками, и вскоре затем остановилось немецкое наступление на Русь.
Жизнь князя Александра была исключительно трудной. Он дважды (в 1240 и 1242 годах) спас Новгород от позорной капитуляции, отогнал литовцев, захвативших даже Бежецк и победивших московского князя Михаила Хоробрита, но за это (!) новгородцы изгоняли его из города, а владимирцы передались его бездарному брату Андрею. Александр потерял отца, отравленного в ставке хана Гуюка, и, наконец, был вынужден казнить своих земляков, чтобы не дать им убить монгольских послов, ибо монголы страшно мстили за гостеубийство как за худшую форму преступления. Он нарушал каноны православия в понимании того времени, потому что пил кумыс и ел конину, находясь в гостях у Батыя. И он побратался с сыном завоевателя - Сартаком, а после его гибели помирился с его убийцей - ханом Берке. И все свои поступки князь оправдывал одной фразой: "Больше любви никто же не имет, аще тот, кто душу положит за други своя".
Зато после смерти Александра, когда немецкие рыцари в 1269 году снова решили напасть на Новгород, чтобы разграбить этот богатейший на Руси город, оказалась весьма полезной поддержка небольшого татарского отряда. Узнав о появлении степняков, немцы оттянули войска за реку Нарову и просили мира, "зело бо бояхуся и имени татарского": католическая агрессия захлебнулась.
И все-таки героический гений Александра Невского спас Русскую землю лишь от западных завоевателей. Обывательский эгоизм, взращенный в тепличных условиях изолированной Руси, был в XII - XIII веках присущ и князьям и старцам градским, дружинникам и смердам. Именно этот этнический стереотип поведения был объективным противником Александра и его ближних бояр, то есть боевых товарищей. Но сам факт наличия такой контроверзы показывает, что наряду с процессами распада появилось новое поколение - героическое, жертвенное, патриотическое. Иными словами, появились люди, ставящие идеал (или далекий прогноз) выше своих личных интересов или случайных капризов. Пусть их в XIII веке были единицы, в XIV веке их дети и внуки составили уже весомую часть общества и были затравкой нового этноса, впоследствии названного "великороссийским".
Взрыв этногенеза - явление стихийное, связанное с тем или иным регионом и потому захватывающее разные этнические субстраты. Так и здесь, не только русичи, но и литовцы проявили незаурядную активность, и в эти же десятилетия в западной части Малой Азии сложился этнос турков-османов. Но общей между этими новорожденными этносами была только повышенная активность, или, как теперь ее называют, пассионарность (страстность), а культурные традиции, экономические отношения и социальные структуры были во всех случаях оригинальны. Поэтому литовцы, османы и русские имели свои неповторимые судьбы. А не затронутое этническим взрывом Поволжье находилось в состоянии быстрого и неотвратимого упадка под нажимом чужой культуры купеческих городов и оседлых аборигенов.
В Золотой Орде тоже шли процессы этногенеза. 20 тысяч монголов улуса Джучиева рассеялись по трем ордам: Большой, или Золотой, на Волге, где правили потомки Батыя; Белой - на Иртыше, доставшейся старшему брату Батыя Орде-Ичэну; Синей орде хана Шейбана, кочевавшей от Аральского моря до Тюмени. При таком рассредоточении дезинтеграция наступила быстро, и на начало XIV века монголы смешались с половцами настолько, что стали неразличимы. И тогда на них навалилась культурная сила ислама, столь же активная, как на Западе была сила католицизма. Некоторые ханы: Берке, Шейбан, Туда-Менгу - принимали ислам лично, не принуждая подданных следовать их примеру. Но в 1312 году царевич Узбек, захватив престол, объявил ислам государственной религией, обязательной для всех его кочевых подданных. Монгольские нойоны отказались "принять веру арабов". Тогда Узбек казнил всех неподчинившихся, в том числе семьдесят царевичей-чингисидов. Сопротивление реформе шло до 1315 года, когда погиб хан Белой орды Ильбасан. Русские современники отнеслись к этому грандиозному перевороту сверхсдержанно. В летописи по этому поводу имеется лишь одна фраза: "... Озбяк сел на царство и обесерменился" (Симеон, 1313).
Невозможно допустить, чтобы летописец не понял грандиозности событий, превративших кочевую державу в заурядный мусульманский султанат. Но говорить об этом он не хотел. Вероятно, у него были к тому достаточные основания: у хана были очень длинные руки.
Отношения между Золотой Ордой и Русью при Узбеке изменились радикально. Вместо этнического симбиоза появилось соглашение Орды с Москвой и жестокий нажим на Тверь и Рязань. Этот союз не был искренним. Обе стороны не доверяли друг другу. Узбек поддержал Юрия Данилыча Московского потому, что его предшественник - Тохта, носитель и защитник традиций кочевой культуры, - поддерживал Михаила Тверского, честного, открытого, непродажного. Узбеку были ближе московские князья, блюдущие свою выгоду, подобно алчным и хитрым купцам, доходы коих зависели от хана. Но ставка хана на князя-приказчика была ошибочной, так как в княжестве существовал еще и народ, состоявший из земледельцев и бояр, служилых людей и монахов, местных уроженцев и эмигрантов из Киева, Чернигова, Волыни, пустевших в то время из-за постоянных набегов татар и литовцев. Все было в быстром и направленном движении. Поэтому единение ордынского султана с московским князем оказалось недолговечным.
Сделаем вывод. Процесс этот продолжался до тех пор, пока ордынцы были язычниками или христианами-несторианами, то есть не входили в чужой и враждебный Руси суперэтнос. Сама по себе смена религии не имела бы значения, но с ней было связано изменение политического курса, направления культуры и всего строя жизни. Став из степного хана мусульманским султаном, Узбек сделал ставку на купеческий капитал торговых городов Поволжья и Ирана, отодвинув на задний план интересы земледельческой Руси и кочевой степи. В XIV веке на Руси антиордынские настроения выкристаллизовались в мощное движение, связанное с новым взрывом этногенеза, которое возглавил Сергий Радонежский. Именно оно толкнуло русских людей на Куликово поле, где бой шел не с "погаными", то есть язычниками, а с "басурманами", или мусульманами, представителями чуждого мира и враждебной системы. Именно здесь началась грандиозная борьба, закончившаяся полной победой русских.
Мусульманские султаны Сарая Узбек и Джанибек всеми способами выжимали с Руси серебро, необходимое им для оплаты армии, но они же защищали кормилицу Русь от натиска литовцев, захватывавших город за городом, область за областью. Победоносная Литва подчинила себе Полесье, Черную Русь, Волынь, Киев, Полоцк и тянулась к Твери, Рязани и даже Москве. Князья Гедимин, Ольгерд и его сын Ягайло имели в своем подданстве больше русских людей, нежели литовцев. А литовцы подчинялись обаянию русской культуры, завоеванного населения, принимали православие, женились на боярышнях, учили русскую грамоту, удачно воевали с татарами и москвичами.
Казалось, что Вильна вырвет у Сарая гегемонию в Восточной Европе, и реальный шанс для такой замены появился в 1356 году.
Узбек и Джанибек, сменив веру и обычаи, выиграли материально, приобретя симпатии мусульманских купцов богатых городов Поволжья. Но они потеряли морально, ибо те кочевники, которые служили им не за страх, а за совесть, откачнулись от нарушителей степных традиций.
Лишь на Востоке, в Белой орде, хан Тохтамыш мог доверять своим подданным, и на Западе, в Крыму, темник Мамай отдавал приказы своим нукерам.
Войско Мамая не разложилось вместе с Золотой Ордой, а сам он, обладая надежным войском, мог возводить и менять Чингисидов по своему усмотрению. Мамай был близок к тому, чтобы уничтожить Золотую Орду, но ему мешали три обстоятельства: наличие в Заволжских степях неразложившихся кочевников Тохтамыша, нехватка денег для оплаты достаточно большого войска и отсутствие сильного союзника. Деньги дали генуэзцы, владевшие тогда городами на южном берегу Крыма; на эти деньги Мамай нанял воинов из ясов и касогов. А союзником его стал Ягайло литовский, сторонник католической Европы. Но с Дмитрием и Тохтамышем воевать Мамаю пришлось.
Безусловно, на Москве не было единого мнения по поводу всех этих ордынских дел.
Защита самостоятельности государственной, идеологической, бытовой и даже творческой означала войну с агрессией Запада и союзной с ней ордой Мамая. Именно наличие этого союза придало остроту ситуации. Многие считали, что куда проще было подчиниться Мамаю и платить дань ему, а не ханам в Сарае, пустить на Русь генуэзцев, предоставив им концессии, и в конце концов договориться с папой о восстановлении церковного единства. Тогда был бы установлен долгий и надежный мир. Любопытно, что эту платформу разделяли не только некоторые бояре, но и церковники, например духовник князя Дмитрия - Митяй, претендовавший на престол митрополита. Мамай пропустил Митяя через свои владения в Константинополь, чтобы тот получил посвящение от патриарха. Но Митяй по дороге внезапно умер.
Сторонники этой платформы были по складу характера людьми спокойными, разумными обывателями. Им противостояла группа патриотов, чьим идеологом был Сергий Радонежский.
Москва занимала географическое положение куда менее выгодное, чем Тверь, Углич или Нижний Новгород, мимо которых шел самый легкий и безопасный торговый путь по Волге. И не накопила Москва таких боевых навыков, как Смоленск или Рязань. И не было в ней столько богатства, как в Новгороде, и таких традиций культуры, как в Ростове и Суздале. Но Москва перехватила инициативу объединения Русской земли, потому что именно там скопились страстные, энергичные, неукротимые люди. Они рождали детей и внуков, которые не знали иного отечества, кроме Москвы, потому что их матери и бабушки были русскими. И они стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к получению обязанностей, для обеспечения несения которых полагалось "государево жалование". Тем самым служилые люди, используя нужду государства в своих услугах, могли служить своему идеалу и не беспокоиться о своих правах; ведь если бы великий князь не заплатил вовремя жалования, то служилые люди ушли бы, а государь остался без помощников и сам бы пострадал.
Эта оригинальная, непривычная для Запада система была столь привлекательна, что на Русь стекались и татары, не желавшие принимать ислам под угрозой казни, и литовцы, не симпатизировавшие католицизму, и крещеные половцы, и меряне, и мурома, и мордва. Девиц на Москве было много, службу получить было легко, пища стоила дешево, воров и грабителей вывел Иван Калита. Но для того, чтобы это скопище людей, живущих дружно и в согласии, стало единым этносом, не хватало одной детали - общей исторической судьбы, которая воплощается в коллективном подвиге, в свершении, требующем сверхнапряжения, Именно эти факты являются концом только биологического становления и началом исторического развития.
Когда же народу стала ясна цель - защита не просто территории, а принципа, на котором надо было строить быт и этику, мировоззрение и эстетику, короче, все, что ныне называется оригинальным культурным типом, - то все, кому это было доступно, взяли оружие и пошли биться с иноверцами: половцами, литовцами, генуэзцами (чья вера считалась неправославной) и с отступниками - западными русскими, служившими литвину Ягайле. Только новгородцы уклонились от участия в общерусском деле.
Они больше ценили торговые пути, выгодные сделки, контакты с Ганзой, несмотря на то что немцы не признали новгородцев равноправными членами этой корпорации. Этим поступком Новгород выделил себя из Русской земли и через 100 лет подвергся завоеванию как враждебное государство. Но будем последовательны: Новгород сохранил черты культуры, присущие древнерусским городам, и, подобно им, пал жертвой воспитанного и отработанного близорукого эгоизма. А вокруг Москвы собралась Русь преображенная, способная к подвигам, вплоть до жертвенности. Благодаря этим качествам Москва встала против Орды и ее союзников.
У Мамая же была механическая смесь разнообразных этносов, чуждых друг другу, не спаянных ничем, кроме приказов своего темника. Поэтому одна проигранная битва смогла опрокинуть державу Мамая как карточный домик.
На Куликово поле пошли рати москвичей, владимирцев, суздальцев и т. д., а вернулась рать русских, отправившихся жить в Москву, Владимир, Суздаль и т. д. Это было началом осознания ими себя как единой целостности - России.
И наконец, учтя все сказанное, мы сможем поставить вопрос о соотношении древнерусской и великорусской культур. Существует мнение, с которым согласился даже А.С. Пушкин, что XIV - XV века - темное пятно русской истории, причина последовавшего отставания России от Европы. Но ведь именно в эту эпоху работал Андрей Рублев, произносили огненные слова Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. Именно тогда русские рати остановили войска Литвы и Польши, авангарда католического натиска на Восток, и тогда же другие русские войска присоединили древнюю Биармию или Заволоцкую Чудь, а также устояли против набегов Тимура и Едигея. Видимо, великий поэт, находившийся на уровне науки своего времени, недооценивал огромность творческого взлета системной целостности, возникшей накануне Куликовской битвы вокруг Москвы. Русь сначала создала очаги сопротивления, а потом перешла в контрнаступление.
Таким образом, мы можем датировать "пусковой момент" великорусского этногенеза XIII и XVI веками, а осознание русскими себя как целостности - 8 сентября 1380 года.
Взято с
http://www.kulichki.com/~gumilev/articles/Article47.htm
Мне тут товарищ У перекинул интересное интервью Л.Н. Гумилёва, полагаю оно будет интересно всем интересующимся историей.
Законы времени
Интервью Л. Н. Гумилева предоставлено Общественной организацией "Фонд Л. Н. Гумилева
Лев Гумилев
1990 г.
Впервые опубликовано // «Литературное обозрение» №3, 1990 г.
Когда в 1986 году Льву Николаевичу Гумилеву на его московскую квартиру позвонили из Центрального Комитета и спросили, как он живет, он ответил: «Как Папанин». «В каком смысле?» - недопоняли там. «Сижу и жду, когда меня спасут», - пояснил Гумилев. Его собеседник расхохотался в ответ, и это означало в конце концов снятие опалы с имени одного из наиболее интересных и парадоксальных ученых нашего времени.
Спустя два года журнал «Знамя» (1988, № 4) напечатал его статью «Биография научной теории, или Автонекролог», где были в доступной форме изложены основы теории этногенеза; параллельно - «Нева» (1988, №№ 3 - 4) опубликовала его же «Апокрифический диалог», в котором подробно и обстоятельно доказывалось, что татаро-монгольское иго, о котором мы слышим со школьной скамьи, - миф.
Идеи, высказанные Л. Н. Гумилевым, столь необычны на первый взгляд и так очевидны впоследствии, после знакомства с аргументацией, что поневоле задумываешься об их значительности, хотя, конечно, сомнения остаются. Они-то и вызвали мой первый вопрос к ученому.
Корр.
Лев Николаевич, скажите, если бы я попросил вас в нескольких фразах сформулировать и оценить основное из сделанного вами, решились бы вы на это или предпочли бы дождаться посторонней оценки?
Л. Гумилев.
Вы хотите спросить, считаю ли я себя великим ученым?
Корр
. Что-то вроде того, хотя и не так прямолинейно.
Л. Гумилев.
Я за свою жизнь сделал две вещи. Во-первых, мне хотелось закрыть белое пятно между крайним Западом и Дальним Востоком, и, в конце концов, кажется, мне это удалось, так что история всего континента теперь представлена более или менее равномерно, во всяком случае, до XV века. Во-вторых, я хотел понять, почему совершаются исторические события и меняются народы - одни возникают, другие исчезают. И это я тоже сделал, создав теорию этногенеза. Сейчас у меня вышли две книжки. Одна в Москве, в издательстве «Мысль», под названием «Древняя Русь и Великая Степь», а вторая в Ленинграде в издательстве ЛГУ - «Этногенез и биосфера Земли». Это и есть моя жизнь.
Корр.
Вы помните, откуда к вам пришло увлечение историей?
Л.
Гумилев. Конечно. От Бога.
Корр.
То есть вы вдруг однажды...
Л.
Гумилев. Да, мне не было еще и шести лет, когда я начал ею интересоваться. Сначала бабушка читала внуку разные книжки, «Илиаду», например, потом я и сам научился грамоте и стал читать гимназические учебники, которые, кстати, были очень неплохо составлены.
Корр.
Стало быть, бабушка. А родители?
Л. Гумилев.
В детстве я родителей почти не знал, образование получал из книг. Когда же попал в университет, а это было в 1934 году, оказалось, что у меня подготовка на уровне лучших студентов исторического факультета. То есть происхождение - с одной стороны, а с другой - хорошие знания. Этого по тем временам было достаточно. Меня стали вышибать из университета и вышибли на втором курсе. Я занимался целую зиму один, ходил в библиотеку, читал книги и написал свою первую статью. Она называлась «Удельно-лествичная система у тюрок VI - VIII вв.» и была написана в традиционной манере. Потом ректор университета, очень хороший человек, Михаил Семенович Лазуркин, сказал: «Я не дам искалечить жизнь мальчику», - и восстановил меня. В 1938-м нас обоих посадили. Я остался жив, а он погиб в тюрьме. В Ленинград я вернулся после того, как отбыл срок и взял Берлин. Меня встретили как родного (я же был в шинели с погонами), разрешили сдавать экзамены экстерном за два курса. Я их сдал вместе с аспирантскими, сделал положенные доклады, и тут меня, раба божьего, опять стали выгонять, потому что к тому времени подоспело постановление Жданова по поводу стихов моей матери. Ну, конечно, отоспались и на мне - логично.
Корр.
Вы как-то легко об этом рассказываете.
Л. Гумилев.
Я вообще считаю, что надо вспоминать хорошее, а изъясняться способом, который во время Пушкина называли «забавный русский слог».
Корр.
Впервые над теорией этногенеза вы задумались уже после реабилитации?
Л.
Гумилев. Нет, впервые эта мысль пришла мне в голову в марте 1939 года, в «Крестах». Я был тогда в очень тяжелом, не столько моральном, сколько физическом состоянии. После первого суда и поездки на Беломорканал, на лесозаготовки, меня вернули опять в «Кресты». Приговор отменили за мягкостью, собираясь расстрелять. Тем временем я размышлял об истории, и мне пришла в голову такая мысль: почему Александр Македонский не ограничился завоеванием прибрежных областей Малой Азии, которые стоило частью захватить для Македонии (Ионию, например), но двинулся в саму Персию, в Среднюю Азию и даже в Индию? Смысл-то у него был какой-нибудь? Ни малейшего. Ни малейшего смысла ни у него, ни у его войска не было! Войско просто не хотело идти на восток! Но что-то их повлекло. Каков был мотив этого поведения? - спросил я себя. И вот тогда мне открылось явление, которое впоследствии я назвал «пассионарность» (от латинского passio - страсть), то есть мощный импульс, который толкает человека к получению совершенно ненужных ему благ, в частности посмертной славы. Потому что ничего, кроме этого, Александр Македонский не мог получить и ни на что больше не рассчитывал. Я понял, что сделал открытие.
Если мы попробуем изобразить процесс этногенеза графически и будем интенсивность исторических процессов измерять кучностью событий, а не просто их хронологической последовательностью, как это делается обыкновенно, то окажется, что в первые 300 лет после рождения этноса на графике мы будем наблюдать резкий взлет, потом пойдет чередование подъемов и спадов, которое продлится тоже около 300 лет, затем наступит ослабление жизнедеятельности, переходящее в медленный упадок, прерываемый новым взлетом. Так происходило и происходит везде на длинных отрезках времени. История любого этноса укладывается в рамки описанной схемы: толчок - подъем - перегрев - упадок - затухание. Объясняется это тем, что все живые организмы «работают» на биохимической энергии живого вещества биосферы, открытой В. И. Вернадским. Обычно организм пребывает в состоянии неустойчивого равновесия, но оно изредка прерывается флуктуациями. Тогда саранча летит навстречу гибели, крысы-пасюки из глубин Азии стремятся к Атлантическому океану, неся с собой чуму, лемминги бросаются в волны моря, газели - в пустыню Калахари, а люди заботятся о посмертной славе, то есть готовы жертвовать собой и своими соплеменниками ради каких-то весьма эфемерных целей. Это качество я и назвал пассионарностью. Состояние этноса определяется процентом пассионариев в этнической популяции. Растет их число до определенного предела - система усиливается, но стоит этот предел перейти, и пассионарии начинают уничтожать друг друга; уровень пассионарности стремится к норме. Снижение же пассионарности с выбросом свободной энергии порождает искусство, роскошь, интриги и социальные идеи. После энергетического надлома приходит длительный период инерции, когда упорядочивается хозяйство, укрепляется законность, растет образованность. Но энтропия при этом не убывает, и это ведет этнос к распаду. Если наступает очередной взлет, то все повторяется сначала, но уже в новых формах поведения.
Вот эту идею я и нашел под лавкой в «Крестах». (Там днем лежать можно было только под лавкой, иначе надо было сидеть, а сидеть трудно - я был в очень тяжелом состоянии.) Обнаружив идею, я, конечно, выскочил из-под лавки и закричал: «Эврика!» Огляделся, ребята смотрят на меня как на сумасшедшего, тогда я залез обратно и стал продумывать идею: оказывается, то же самое, что случилось с Македонским, впоследствии было с Марием, с Суллой, то же самое было с конкистадорами и нашими землепроходцами. То есть я понял, что сделал большое открытие. Но рассказать мне об этом было некому. Однажды, уже в Норильске, среди довольно интеллигентной инженерной публики я, правда, пытался завести об этом разговор, но меня не понимали.
Корр.
Как вы оказались в Норильске?
Л. Гумилев.
Я оказался там, в лагере и мог бы вам рассказать об этом, но зачем, если у меня есть уже готовые воспоминания, которые вы можете просто напечатать, если они вас заинтересуют.
Л. ГУМИЛЕВ. ДОВОЕННЫЙ НОРИЛЬСК
Корр.
...Сколько же всего у вас было судимостей?
Л. Гумилев.
Это как считать. Арестовывали меня в общей сложности шесть раз, но четыре раза я увильнул, а два раза мне таки дали срок: сначала - пять лет; потом - десять. Первые пять, правда, превратились в восемь (с 38-го по 45-й год), потому что меня не отпускали из Норильска, а после отпустили, но на фронт, который для меня стал просто солдатчиной, так как служил я без права повышения и не имею, поэтому не только орденов и медалей, но даже благодарностей. После войны, как я уже говорил, была травля на общеакадемическом уровне. На суде прокурор сказал: «Вы опасны, потому что вы грамотны, - получите 10 лет». Все это продолжалось до Хрущева, до XX съезда, после которого меня реабилитировали.
Корр.
Как же после всего этого в одной из своих бесед вы сказали, что считаете, будто судьба к вам была справедлива?
Л. Гумилев.
Вы вводите понятие судьбы, на самом деле не понимая, что это такое. Судьба - это вероятность состояния. То есть существует процесс, который идет не жестко запрограммировано, а вариабельно, причем вариабельность эта зависит от такого количества фактов, что мы их даже учесть не можем, не то что совладать с ними. Поэтому и сейчас я охотно повторю: что доволен своей судьбой. Я был со своим народом и переживал то, что переживал мой народ, а когда эти безобразия кончились с XX съездом, я смог вернуться к себе домой, защитить диссертацию и получить то самое место, которое мог иметь сто лет назад без всех этих треволнений. На кого мне обижаться?
Корр.
Я знаю, что диссертация, которую вы защитили, вернувшись домой, была не одна.
Л.
Гумилев. Да, я как поступил на истфак в 34-м, так и защитился на нем в 61-м. А вообще тогда было все очень хорошо. Работал я в Эрмитаже. Шефом у меня был мой учитель Михаил Илларионович Артамонов. Он меня зачислял на ставки беременных и больных. Академик Пиотровский, который его сменил, когда разобрался с этим, сказал мне: «Постарайтесь, чтобы они больше беременели, - и обеспечите себе фронт работ на будущее». После защиты ректор университета принял меня на географический факультет, при котором тогда был НИИ, куда меня и взяли научным сотрудником. Там я сидел некоторое время тихо, занимался, пока не решил, что уже обеспечил себе положение в науке и могу выступить с собственной идеей. Надо сказать, что не было ни одного знакомого, который бы не предупреждал меня, что этого делать не следует. Но я не послушался, потому что в то время моя личная пассионарность была довольно высокой. Взявшись за статью, где собирался изложить основы теории, я быстренько сообразил, что знаю историю и географию, но биологию-то ведь не знаю, тем более, молекулярную биологию и генетику. И тогда я нашел себе соавтора, фамилия которого была Н. В. Тимофеев-Ресовский. Меня с ним познакомили, я ездил к нему в Обнинск, и мы с ним вместе сделали работу, но под конец он вдруг отыграл назад...
Корр.
То есть отказался ставить под ней свое имя?
Л. Гумилев.
Он хотел, чтобы статья вышла, но в исправленном виде. И такую статью, как он хотел, я сделал, подал, но ее забраковали, потому что, в конце концов, там не оказалось ничего оригинального. Тогда я снял его имя, по его же просьбе, и напечатал статью в журнале «Природа». Приняли ее там хорошо, и еще долгое время после публикации сотрудники редакции называли друг друга пассинарниками и пассинарницами. Конечно, была полемика, кто-то писал возражения, кто-то - опровержения, я к ним - сопровождения, и так разошелся, что потом еще в течение трех лет не мог остановиться, делал по две статьи в год и сдавал их в «Вестник Ленинградского университета», где их печатали. И когда, наконец, я понял, что надо сесть и сделать всю работу целиком, и сделал это, оказалось, что никто не хочет брать ее к обсуждению. Каждый говорил: «Это не по моей специальности», - что и было святой правдой, потому что работа действительно появилась на стыке наук. Тогда я сделал ход конем. Я пошел к декану и сказал, что хочу защитить еще одну докторскую диссертацию, по географии. Он говорит: «А где диссертация?» Я отвечаю: «Вот она». Он рассмеялся и махнул рукой: «Давайте попробуем!» Пользы мне от этого, как вы понимаете, никакой не было, так что можно считать, что защищался я исключительно из тщеславия. Мне это удалось.
Корр.
Работа потом и легла в основу вашего «Автонекролога», напечатанного «Знаменем»?
Л. Гумилев.
Да, я его так назвал, потому что тогда у меня в жизни было много неприятностей, чувствовал я себя очень нехорошо и думал, что работа действительно станет мне некрологом (написана она была, конечно, раньше, чем напечатана). Меня тогда не печатали, о книгах тоже не могло быть и речи, и я решил хоть так оставить по себе память, а главное - рассказать о своем открытии. Ведь что же это получается: постановка проблемы (что такое этногенез) впервые сделана Ибн-Хальдоном еще в XIV веке, второй раз попытка была повторена в XVII веке неаполитанцем по имени Джан Батист Вико, и опять никакого результата. Его до сих пор поминают как какого-то чудака. Все съела теория эволюции. У Л. С. Берга есть такая книга «Теории эволюции», где он излагает все существующие теории эволюции, начиная от Лукреция, и предлагает свою концепцию: «Номогенез».
Корр.
Не этими ли неудачами вызвано то, что ваш «Автонекролог» написан так, что его, думаю, поймут даже школьники, хотя теория там излагается довольно специальная...
Л. Гумилев.
Конечно. Вы разве знаете еще хоть одного специалиста по этнологии кроме меня и моего аспиранта? Кроме нас двоих? Их же нет! Историк не знает географии. Географ не знает истории. Никто из них не знает даже основ генетики. Поэтому изложить теорию этногенеза можно было единственным, избранным в «Автонекрологе», способом. В противном случае половина предполагаемых читателей меня бы просто не поняла. В разное время я написал об этногенезе 30 статей. Я писал их всеми мыслимыми способами - могу дать библиографию, если вам хочется, - и убедился, что «забавный русский слог», о котором мы с вами уже говорили, сегодня самый пригодный для изложения научных идей. Конечно, если вам дают всего 10 страниц, для того, чтобы изложить теорию, тогда и писать приходится сжато, кратко, с употреблением терминологии. Но тогда и читать написанное сможет только небольшое количество специалистов, которые разбираются в этой терминологии. Вы знаете, например, что такое диссипация? Ну вот, и многие не знают, кроме узких специалистов, занимающихся термодинамикой. Если я скажу «диссипация», они поймут меня, но что делать тогда историкам или филологам, которые этого слова никогда не слышали? А если я скажу: «Диссипация провансальской культуры после альбигойских войн», то меня вообще никто не поймет. Сегодня очень много теорий возникает на стыке наук, и ученым, даже для того, чтоб их поняли специалисты, все равно надо искать язык, доступный для широкого читателя. Я требую от своего читателя только образования в размере программ неполной средней школы, притом подчеркиваю слово «программа». Она там большая, ее никто не выучивает на самом деле. Но если человек действительно освоил программу неполной средней школы, он без труда поймет то, что я пишу.
“Этногенез и атмосфера //Природа. - 1970. - N 1. - С. 46-55 - N 2. - С. - 13-50
см. дискуссия: Бромлей Ю. К. К вопросу о сущности этноса //Природа. - 1970. - N 2. - С. 51-55; Семевский Б. Н. Взаимодействие системы "Человек и природа" //Там же. - N 8. - С. 74-75; Дроздов О. А. Этнос и природная среда //Там же. - С. 75-76; Куренной В. Н. Пассионарность и ландшафт// Там же. - С. 76-77; Козлов В. И. Что же такое этнос //Там же. - 1971. - N 2.- С. 71-74; Кузнецов Б. И. Проверка гипотезы Гумилева //Там же. - С. 74-75; Артамонов М. И. Снова "герои" и "толпа"?// Там же. - С. 75-77; Ефремов Ю. К. Важное звено в цепи связей человека и природы //Там же. - С. 77-80; Гумилев Л. Н. Этногенез - природный процесс// Там же. - С. 80-82; Бромлей Ю. В. Несколько замечаний о социальных и природных факторах этногенеза //Там же. - С. 83-84
Корр.
Была ли у вас возможность убедиться в том, что расчеты ваши на понимание верны?
Л. Гумилев.
Так же, как и в обратном. Однажды меня, например, пригласили в МИД для того, чтобы я прочитал им лекцию о межнациональных отношениях. Я им рассказывал о том, что такое этнос, который теперь называют нация, какие фазы он переживает и что от этих фаз можно ждать в будущем. Но там, в МИДе, по-видимому, хотели услышать советы, а я советов не даю. Советы - это по их части. Я могу научить человека разбираться в чем-то, но выписать рецепт я не могу и не хочу. Тем более что все рецепты им без меня известны.
Корр.
Чем это закончилось, если не секрет?
Л. Гумилев.
Не секрет. Они меня не дослушали, извинились, заплатили 73 рубля и дали пачку чаю. Но чай был хорошим, поэтому я считаю, что не прогадал.
Корр.
Скажите, как вы относитесь к тому, что происходит сейчас в стране? Вы со своим опытом и знаниями, думаю, могли бы дать необычный комментарий.
Л. Гумилев.
Инженеры знают, что для любого компьютера нужен, с одной стороны, как можно более совершенный счетный механизм, а с другой - достаточное количество входных данных. Так вот, у меня о современности никаких входных данных нет. То есть я иногда прочитываю что-то в газетах, когда заглядываю в них, но этого для серьезного разговора мало.
Корр.
Сейчас много говорят о межнациональных отношениях в нашей стране...
Л. Гумилев.
Они везде одинаковы, на всем земном шаре, так же как термодинамика или гравитация.
Корр.
Но время от времени, случается, они обостряются в зависимости от местных условий.
Л. Гумилев.
Эти моменты просто обязательны в их развитии, неизбежны в любом движении. Вопрос, в чем заключается эта вариабельность, и чем она вызвана. Но для того, чтоб разобраться в этом, и создана теория этногенеза. Доставайте книжку и читайте.
Корр.
Сложность в том, что книжку, если речь идет об «Этногенезе и биосфере Земли», я достал и прочел.
Л. Гумилев.
Ну и...?
Корр.
Боюсь, я очень хорошо понимаю теперь чувства сотрудников МИДа, слушавших вашу лекцию. И думаю, что это нормально. Для того, чтобы оперировать теорией, чтобы заставить ее работать на ситуацию, мало в совершенстве владеть ею (на что я, понятно, не претендую), нужно иметь еще опыт ее практического использования, необходимо отработать определенные навыки, создать алгоритм ее действия. Иначе теория и практика разойдутся по разным дорожкам, и любая вспышка межнациональной розни...
Л. Гумилев.
Простите, что вы называете межнациональной рознью? Конфликты между людьми разных национальностей? Но они неизбежны, так же как неизбежны этнические контакты. Они следствия этих контактов. Этнические процессы у разных народов идут асинхронно и локализованы в разных местах. А если различны причины, то и следствия тоже неодинаковы. Мы же все время хотим получить единый рецепт, эдакое мумие, с помощью которого надеемся справиться сразу со всеми болезнями. Но простуду нельзя лечить теми же средствами, что и аппендицит. Это разные вещи. Так было всегда и так будет всегда, вне зависимости от социальных условий протекания болезни. Общественное развитие для этногенеза - это деталь, которая на больших временных отрезках решающего значения не имеет. Этнос - это феномен биосферы, и все попытки истолковать его через социальные законы развития общества приводили к абсурду.
Возьмите книгу Шредингера «Жизнь с точки зрения физики» и посмотрите, как дождевая капля падает из облака на землю. Мы привыкли думать, что она летит по прямой, в крайнем случае, по дуге. На самом деле линия падения капли имеет очень сложную конфигурацию. Под действием атмосферных явлений (ветер, восходящие потоки и т. д.) она иногда идет вправо, иногда - влево, иногда даже вверх. Небольшой смерч, например, может поднять каплю и задержать ее падение. Но что бы ни случилось, она все равно достигнет земли, потому что существует гравитация, и относительно этого все остальное - детали, которые, повторяю, взаимокомпенсируются.
Корр.
Вы оперируете большими временами, объясняя закономерности движения целых народов, а мне бы хотелось спуститься до уровня одного человека.
Л. Гумилев.
Это относится к психологии, а не к этногенезу. Этногенез - явление, которое на несколько порядков выше. Иной уровень рассмотрения. Если вас занимает только судьба капли, циклоны и антициклоны неизбежно останутся вне поля вашего зрения. Я занимаюсь этногенезом, то есть рождением и исчезновением народов за последние 5000 лет. А для того, чтобы сказать, как поведет себя тот или иной человек в различных обстоятельствах, нужно заниматься его биографией. У меня к этому никогда не было интереса.
Корр.
Если из всех народов, которыми вы занимались, выделить один-единственный русский и посмотреть, что с ним происходило от рождения и до сего дня, - это возможно?
Л. Гумилев.
Пожалуйста. Мы начали существовать, как этнос, на рубеже XIII - XIV веков. Семьсот лет - это довольно много. Для нас это означает переход из фазы надлома в фазу инерции. Фаза инерции для народа - легкое время, когда поднимается культура, стабилизируется экономика, но мы пока еще не перешли к ней. Как и каждый фазовый переход, этот довольно мучителен. Так, простите меня, наступающая половая зрелость приносит человеку много беспокойства, и климакс тоже несет с собой много огорчений, но потом человек свыкается с каждой своей фазой и живет хорошо. Мы пережили фазу надлома, которая длилась 150 лет, от декабристов до Сталина включительно. Все это время пассионарность нашей системы падала за счет диссипации, то есть рассеяния энергии. Потеряв очень много народа в 1812 - 1814 годах, мы уже тогда резко снизили свою пассионарность. «Людей было много, мужей было мало», - писал Геродот про персов. И число их уменьшалось по нарастающей, вплоть до самого последнего времени. Что же касается будущего, то здесь я оптимист. Сегодня мы выходим из кризиса.
Корр.
Вы занимаетесь большими временами, историческими периодами, но сами ведь существуете при этом в малом времени своей собственной жизни. Как эти времена уживаются между собой в одной телесной оболочке?
Л.
Гумилев. А я не знаю, по-моему, это одно и то же. Потому что ученый Лев Николаевич Гумилев не может не быть человеком. И выпить он иногда хочет, и поесть вовремя. При этом у него есть свои особенности, в частности, интерес к исторической географии, но и они входят в число его потребностей.
Корр.
Есть ли у вас какие-нибудь интересы кроме научных?
Л. Гумилев. А
какие? Нет, больше, пожалуй, никаких. Если бы я с шестилетнего возраста 70 лет подряд не шел в одном направлении, то я бы ничего не успел.
Корр.
В своих работах вы цитируете стихи древних авторов в собственных переводах и делаете это, сколько я мог заметить, охотно. В «Автонекрологе», в частности, это строки, написанные в VI веке китайской царевной из династии Чэн. Не откажу себе в удовольствии повторить их здесь - это действительно мудрые и трогательные стихи.
Предшествуют слава и почесть беде,
Ведь мира законы - трава на воде.
Во времени блеск и величье умрут,
Сравняются, сгладившись, башня и пруд.
Пусть ныне богатство и роскошь у нас,
Недолог всегда безмятежности час.
Не век опьяняет нас чаша вина,
венит и смолкает на лютне струна.
Перевод их выполнен профессионально, и я бы хотел спросить, как серьезны ваши отношения с поэзией?
Л. Гумилев.
Вообще-то, одно время я зарабатывал переводами, хотя сделал их не очень много. Персидский я знаю, тюркский знаю... Плохо знаю тюркский, персидский лучше, но все равно же делаешь для себя сначала подстрочник, а с подстрочником - это просто.
Корр.
Имея таких знаменитых родителей, как вы сумели избежать соблазна стать литератором?
Л. Гумилев.
Поскольку я был сыном опальных поэтов, журналы не печатали даже мои научные изыскания, так что соблазн, как вы выразились, на самом деле был невелик. Поэтому же и отношение к художественной литературе у меня сначала было пассивное (я ее иногда читал), а потом и вовсе сошло на нет. Я предпочел ей научные книги, потому что они меня больше увлекали. Поверьте, и чисто научная тематика достаточно обширна, чтобы не иметь времени для праздного чтения, за исключением тех случаев, когда я устал и не имею возможности заниматься. Тогда я читаю. Но и в этих случаях стараюсь брать фантастику и детективы, потому что их прочтешь и тут же забываешь.
Снегов С.А. “Люди как боги” - М., 1982 г. состоит из трех частей “Галактическая разведка”, “Вторжение в Персей”, “Кольцо обратного времени
Корр.
А историческая проза?
Л. Гумилев.
О, это, как говорят, в масть. Я люблю историческую прозу, когда она не безграмотна. Я с охотой читаю Дрюона, а из последней нашей литературы - Балашова. Там, в общем, ошибок нет, а если и есть, то они не существенные, не меняющие результат. Но есть историческая проза, которая вызывает во мне что-то полосатое, это, например, произведения писателя Чивилихина.
Корр.
Одно время бурно дискутировался вопрос о языке исторической прозы. Насколько, по-вашему, старым должен быть сам по себе язык прозы, говорящей о прошлом?
Л.
Гумилев. Это очень трудно решить. Одни, Балашов например, пытаются восстановить старый язык. Фейхтвангер написал своего «Лже-Нерона» современным языком, потому что тот, на котором говорили в Древнем Риме, просто не читался бы сейчас, он бы звучал слишком экзотично. Так что это дело вкуса и таланта автора. Тут никакие рекомендации не нужны... И вообще вы, кажется, втянули меня в разговор о тех областях знания, где я некомпетентен.
Корр.
Мне просто трудно поверить, что литература в жизни сына Анны Ахматовой и Николая Гумилева значит так мало, как вы хотите представить.
Л. Гумилев.
Ну почему, у меня есть любимые авторы. Например, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Лесков. Очень люблю Грибоедова, меньше Толстого - мне он кажется все-таки нудным. Но я могу ведь и ошибаться, потому что теория литературы меня не интересует совсем. По мне, так Грибоедов написал всего одну вещь, но она, пожалуй, значительней, чем все последующие тома Льва Николаевича Толстого.
Понимаете, Софья уже в таком возрасте, что просто должна выйти замуж. Она выбирает между пассионарным Чацким и субпассионарным Молчалиным и останавливает свой выбор все-таки на Молчалине. Мы со школы привыкли считать, что это крайне отрицательный тип - двуличный и все такое прочее. Но Софья-то, когда делает свой выбор, этого не знает. Она повинуется природе, а для природы отрицательного и положительного нет. Что лучше: анион или катион? Что полезней: кислота или щелочь? Молчалин - человек более гармоничный, с небольшим уровнем пассионарности. Он, конечно, будет верным мужем, потому что ему не хватит энергии, чтобы, простите, где-то по бабам бегать. Он сделает свою служебную карьеру - не очень большую, но вполне обеспечивающую дом и семью. А Чацкий разбросает свой генофонд по популяции, тем и кончит. Поэтому естественно, что Софья, повинуясь инстинкту, выбирает Молчалина. И выбор ее абсолютно верен. Другое дело, что ситуация помещена еще и в магнитное поле социальных отношений, или, как говорили тогда, жизненного уклада, и выворачивается наизнанку не один раз, приходя к противоестественному концу... Но в том и гениальность Грибоедова, что он сумел изобразить ее сразу на многих уровнях.
Корр.
Скажите, вас занимают вопросы нравственности, морали?
Л. Гумилев.
Нет. Для меня это совершенно ясно и давно заложено в стереотип поведения как императив. Я, например, знаю, что не должен делать подлости своим сослуживцам и не имею права хамить женщинам; я знаю, что нужно заботиться о своем аспиранте, читать его работы, давать ему советы. Так что здесь для меня проблем нет. Я сейчас на пенсии, называюсь профессор-консультант. Когда я прощался с институтом, я произнес краткую речь, минуты на три, сказав, что самым большим своим достижением за 25 лет работы в институте считаю то, что ни с кем не поругался. Раздались аплодисменты, и мы разошлись.
Корр.
Не имея симпатий к Толстому, вы носите его имя...
Л.
Гумилев. А это у меня родовое имя. Я дворянин, и наши имена: Лев, Иван. Если бы у меня был сын, он был бы Иваном. Бабушка у меня Анна Ивановна, а ее отец Иван Львович.
Корр.
Говоря о литературе вообще, мы до сих пор не коснулись поэзии ваших родителей. Это несправедливо, без них русская литература невозможна.
Лев Николаевич, как вы относитесь к поэзии Анны Ахматовой и Николая Гумилева?
Л.
Гумилев. Мне нравится. Они, по-моему, хорошо писали. Во всяком случае, книги их, как видите, у меня всегда под рукой, благо сегодня их, наконец, стали издавать и у нас. Спасибо.
Беседа корреспондента «ЛО» Евг. Канчукова с Львом Гумилевым
Готовый всегда к услугам Вашим, Товарищ У
http://www.tov.lenin.ru
comrade_u@tut.by
vBulletin® 3.6.4, Copyright ©2000-2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Русский перевод: RSN-TeaM (zCarot)